Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe
Когда бои перекинулись на север, новости, пришедшие из Нанкина, были шокирующими. Прибытие японских войск в националистическую столицу 13 декабря было отмечено оргией насилия. Микки знала от своих японских друзей, что в императорской армии существовала отвратительная традиция: после взятия города командиры разрешали солдатам три дня грабить его. Нанкинское изнасилование", в ходе которого японские солдаты сбрасывали обезглавленные тела в "канаву для десяти тысяч трупов", установило новый стандарт жестокости. Погибло не менее 40 000, а возможно, и до 300 000 мирных китайцев.
"Все, что ты читал о Нанкине, - правда", - писал Микки домой. "Я знаю это. Это старый элемент в армии, привыкший к таким действиям за годы кампаний в Северном Китае. Как только туда прибыла жандармерия, их снова взяли под контроль, но было уже три дня слишком поздно". (Микки была дезинформирована: резня в Нанкине продолжалась два месяца.) Ее тошнило при мысли о том, что широкие бульвары и спокойные склоны Нанкина, города, который она узнала вместе с Синмаем, залиты кровью.
"Это самая ужасная война на свете". Но как бы ужасно все ни выглядело, она не собиралась уезжать.
17 сентября 1937 года в газете China Press появилась небольшая статья, в которой приводились слова руководства отеля Cathay: "С 14 августа мы были вынуждены временно закрыться. Теперь, когда обстоятельства стали нормальными или почти нормальными, мы можем снова открыться для удобства друзей и покровителей". События "черной субботы" не получили никакого признания. Всего через месяц и три дня после взрывов оркестр под руководством виолончелиста Йозефа Ульштейна сыграли два сета в полностью восстановленном холле Cathay, в нескольких метрах от места, где бомбы разнесли вестибюль.
В телефонных разговорах из Бомбея сэр Виктор Сассун убеждал персонал в важности скорейшего возобновления работы отеля. Ведь Cathay был символом процветания и безопасности Шанхая: пока он принимал гостей, Китай считался открытым для бизнеса. После возвращения в Шанхай 3 ноября - на мучительно медленном океанском лайнере из Калькутты и по воздуху из Гонконга - он начал сомневаться. Когда его самолет приземлился в аэропорту Лунхва в разгар отступления националистов, он увидел пламя, поднимавшееся от сотни пожаров в старом китайском городе. Ситуация выглядела еще хуже, чем когда он покидал город на корабле "Императрица Японии" после инцидента 28 января 1932 года.
Это был позор. До бомбардировок 1937 год был самым веселым из всех, что он провел в Шанхае. В феврале он устроил в бальном зале Cathay бал "Магазин игрушек", на котором выразил благодарность своим друзьям и сотрудникам, пригласив их детей прийти в костюмах кукол Рэггеди Энн и чайников. Ресторан "У Чиро" стал бесспорным центром ночной жизни, и в последнее время он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выйти на танцпол. Итальянский врач по имени Вальвазоне делал ему массаж больной ноги и сказал, что уверен: скоро он сможет ходить - и даже танцевать - без трости. Тем летом, отправляясь в Индию, он смог записать в своем дневнике: "Выполнил танцевальные шаги без трости в каюте, затем поднялся по лестнице без трости".
Повреждения, нанесенные "Катею", он знал, можно исправить, но если японское вторжение вызовет массовое бегство, он может потерять все. Националисты, сказал ему Овадия, уже пытаются надавить на британские банки, чтобы получить больше денег для своих военных сундуков.
Однако, как ни странно, после его возвращения дела пошли на поправку. В то время как импорт и экспорт пострадали из-за войны, бюро недвижимости на третьем этаже Сассун-Хауса было наводнено запросами на квартиры, помещения и складские площади практически по любой цене.
Восстание тайпинов стало благом для владельцев недвижимости в Международной зоне.
Однако такие успехи могут оказаться лишь временными. С каждой неделей ему становилось все труднее демонстрировать уверенность в будущем Шанхая. В декабре он встретился с Микки и успокоил ее по поводу ее решения остаться в Шанхае. Он дал ей и ее соседке Мэри по 500 долларов каждому.* В частном порядке, однако, его беспокоила все возрастающая самоуверенность японцев. После победного парада по Международному поселению они, казалось, возомнили себя хозяевами Шанхая.
"Два япошки шумят и оскорбляют Англию в Тауэре", - записал он в своем дневнике в начале декабря. В более поздней записи он отметил: "Японцы ведут себя агрессивно. Хотят контролировать муниципальные службы. По-моему, дела обстоят не лучшим образом".
В первый день 1938 года сэр Виктор сел за стол, чтобы написать письмо Дереку Фицджеральду, управляющему европейскими интересами Э.Д. Сассуна в Лондоне.
Мой дорогой Дерек,
Сейчас все выглядит очень серьезно, и я не вижу, что можно сделать.
Японцы, похоже, пойдут на все. Они возьмут под контроль таможню и заявят о своей неспособности обслуживать кредиты. Они возьмут под контроль валюту и привяжут ее к своей иене, тем самым запретив вывоз капитала и отказав в денежных переводах... в Китай будут поступать только японские товары. Другими словами, Китай становится частью Японии с точки зрения торговли... если мы хоть в малейшей степени ограничим их торговлю, они объявят нам войну, рассчитывая, что смогут поживиться за счет Китая путем поголовной экспроприации".
Решение, писал сэр Виктор, было таким, на которое, как он боялся, его правительство никогда не пойдет:
То есть начать вывод всех британцев из Китая, включая гражданских лиц из Гонконга... а затем прекратить всю торговлю с Японией... это будет дешевле, чем начинать наступление раньше, чем мы будем готовы.
Последние строки письма на одной странице дают представление о его настоящем душевном состоянии - и о том, насколько плохи были дела в Шанхае:
Не показываю это письмо Стасу, так как не хочу, чтобы они знали, в какой депрессии я нахожусь.
Ваш, В.
* Микки написала матери: "Виктор здесь, и все, конечно же, сразу выглядит ярче. И он чувствует себя так хорошо и счастливо, что его не волнует потеря всех этих денег, которые канули в лету".
18: Одинокий остров
Шанхай в 1938 году был городом в неопределенности. После "черной субботы" поток беженцев в иностранные концессии превысил четыре миллиона человек, и Шанхай стал соперничать с Берлином за звание четвертого по величине города мира. Многие европейские и американские женщины и дети, бежавшие на юг, начали возвращаться обратно. Для них жизнь в пострадавшем от войны Шанхае с его слугами и роскошными поместьями казалась предпочтительнее относительной безопасности переполненных лагерей беженцев в Гонконге.
Вернувшись, они обнаружили, что Международное
